— Со мной не соскучишься! — надув губы, заявила я.
А что я могла ему еще сказать? Он и так все понимал.
Мы с Робером перебрались в Берри.
Он стал священником в маленьком приходе, я сидела затворницей дома, ведя скромное хозяйство, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Потихоньку рубцевались раны на сердце.
Хотела ли я большего? Ну если в детстве вас учат правильно держать спину в красивом платье и грациозно танцевать, то в юности трудно согласиться с тем, что ваш удел — кухня и кладовая.
Граф де Ла Фер вспоминает, что мы с братом были в Берри пришельцами и никто не знал, откуда мы явились. Конечно, он, как всегда, прав. Священнослужители у нас, во Франции, что цыгане — шастают себе по стране, не оставляя никаких следов.
Другое дело, что ни Робер, ни я старались ни с кем не общаться. Этот образ жизни был для нас наиболее привычен.
Брат с головой ушел в дела своего прихода, надо было бы радоваться, но я видела, что делает он это, истязая себя, словно стараясь непосильной, отнимающей все время работой заставить себя ни думать, ни чувствовать, ни жить.
Сердце болело, но что я могла сделать? Сломанную душу извне не срастишь, а сам Робер упорно не замечал, что Пресвятая Дева смотрит на него со стены церквушки мамиными глазами.
Зато вскоре о благочестии молодого падре заговорила вся округа. Слепые люди… опять они видели только то, что снаружи, и не могли понять, что человек отказался от жизни, что, разрывая себя на части ради остальных, он делает это не от полноты души, как у настоящих подвижников, а, наоборот, от полной ее пустоты.
Мое затворничество тоже рождало слухи и сплетни. Когда я выходила в церковь, за мной просто тянулся шлейф загадочности куда длинней королевского. А мне так хорошо было одной, со своими думами, своими книгами.
Клеймо тоже чувствовало себя превосходно.
Но все чаще на тех же службах, что и я, стал появляться молодой граф де Ла Фер, двадцатипятилетний красавец с внешностью бога и манерами принца.
Разумеется, совершенно случайно.
Умный, тактичный, сдержанный, граф очень ловко начал свою осаду молодой белокурой красавицы. Он не шел напролом, не обнаруживал своих чувств, а тихонько приручал меня к себе. Постепенно мы стали друзьями и душа моя начала открываться навстречу этому человеку.
Ну и не будем забывать, что для бедной незаконнорожденной девушки стать графиней, супругой красавца перед Богом и людьми — неслыханная честь. Какой благородный граф!
Не успела я опомниться, как оказалась в глазах влюбленного графа божеством. Он открыл во мне сверкающие высоты и мерцающие загадочным светом глубины. Я была волшебницей, пленительной золотоволосой феей с острова Яблок.
Вы знаете хоть одну фею с клеймом на плече? Я — нет.
Слишком быстро граф вознес меня на пьедестал, я не успела втиснуть в тот крохотный промежуток, где еще оставалась просто красивой девушкой, свой рассказ о заклеймившей меня лилии.
А быть графиней так хотелось…
И когда де Ла Фер смотрел на меня темными ласковыми глазами, слабость обволакивала меня, я мечтала, чтобы именно он, мой любимый, стал моим мужем.
И все было бы правильно, не понарошку, как у отца с мамой, а по-настоящему. Чтобы мы всю жизнь прошли вместе рука об руку, чтобы я родила ему дюжину здоровых и красивых детей, чтобы умерли мы в один день и лежали вместе под одной плитой до того момента, как пропоют над нами трубы Страшного суда, и мы, рука об руку, как и при жизни, пойдем с ним к Божьему престолу на суд Его. Безмозглая дура!
Провинция и ахнуть не успела, а граф уже вел меня к алтарю…
Робер с тихой улыбкой в грустных глазах венчал нас, а когда де Ла Фер одел новую жену в новое платье и показал все это свету, общество было сражено моей красотой и признало нас прекраснейшей парой на земле со времен Адама.
Граф де Ла Фер упоенно творил рай на земле, не жалея для этого ни средств, ни людей.
Я стала хозяйкой замка, легко вспомнила все то, чему учила меня матушка, и, видит Бог, справлялась со своими новыми обязанностями так, словно родилась в колыбели, увенчанной короной с девятью жемчужинками.
Мы и правда были неразлучны ни днем, ни ночью. Когда де Ла Фер на короткое время отлучался, я просто заболевала. Когда же он появлялся, солнце опять заливало землю, и иногда я думала, что умру от немыслимого счастья, и только молилась, чтобы это произошло на руках мужа. Видимо, кто-то услышал мои мольбы…
Разумеется, я не пропускала ни одной охоты, несмотря на то, что скакать в дамском седле по лесам — это сплошная пытка. Но граф был глух к моим робким просьбам разрешить ездить в мужском костюме и мужском седле. Для дамы это неприлично — раз и навсегда мягко объяснил он, целуя мне пальцы.
Моя жизнь превратилась в сказку, а вот Робер что-то сдал. Да, он по-прежнему был деятельным, скромным и благочестивым. Но лицо его поражало своей бледностью.
— Что с тобой? — потребовала я как-то ответа.
Это произошло некоторое время спустя после моей свадьбы, когда свадебные хлопоты немного улеглись. Мы сидели около церквушки на нагретой солнцем скамье. В полумраке церковных помещений Робер еще казался здоровым, но на свежем воздухе было видно, что в лице у него ни кровинки.
— Не знаю, — улыбнулся брат. — Просто я устал. Ведь столько ночей не спал с тех пор, как мы обосновались в Берри, все думал, что же будет с тобой. Ведь не могла же ты вечно вести мое нищее хозяйство. Но раскисать было нельзя, вот я и держался. А когда все так замечательно разрешилось и теперь я не боюсь за твою дальнейшую судьбу, усталость вдруг навалилась на меня, как каменная плита.