Да, та самая миледи - Страница 65

После ужина я притворилась, что на меня нашло такое же оцепенение, как накануне, но на этот раз, сделав вид, что я изнемогаю от усталости или уже освоилась с опасностью, я добралась до кровати, сбросила платье и легла.

Я нащупала под подушкой нож и, притворившись спящей, судорожно сжимала его рукоятку.

Два часа прошли совершенно спокойно. Боже мой, я ни за что бы не поверила этому еще вчера! Я почти боялась, что он не придет.

Вдруг я увидела, что лампа тихо поднялась и исчезла в отверстии потолка. В комнате сделалось темно, но я сделала над собой усилие, чтобы разглядеть, что происходит в этой темноте.

Прошло минут десять. Я не слышала ничего, кроме биения собственного сердца.

Я молила Бога, чтобы тот человек пришел. Наконец я услышала столь знакомый мне звук открывшейся и снова закрывшейся двери, и затем, несмотря на толстый ковер, послышалось легкое поскрипывание пола. Я различила в темноте какую-то тень, приближавшуюся к моей постели…

— Скорее, скорее! — умолял Фельтон. — Разве Вы не видите, что каждое Ваше слово жжет меня как расплавленный свинец?

Это еще не самая сильная боль, поверьте мне, лейтенант…

— Тогда я собрала все силы, я говорила себе, что пробил час мщения или, вернее, правосудия, я смотрела на себя, как на новую Юдифь. Я собралась с духом и ждала его с ножом в руке; когда он подошел ко мне и протянул руки, отыскивая во мраке свою жертву, тогда с криком горести и отчаяния я нанесла ему удар в грудь.

Негодяй, он все предвидел: грудь его была защищена кольчугой, и нож притупился о нее.

«Ах так! — вскричал он, схватив мою руку и вырывая у меня нож, который сослужил мне такую плохую службу. — Вы покушаетесь на мою жизнь, прекрасная пуританка? Да это больше, чем ненависть, это прямая неблагодарность! Ну, ну, успокойтесь, мое прелестное дитя… Я думал, что Вы уже смягчились. Я не из тех тиранов, которые удерживают женщину силой. Вы меня не любите, в чем я сомневался по свойственной мне самонадеянности. Теперь я в этом убедился, и завтра Вы будете на свободе».

Я ждала только одного — чтобы он убил меня.

«Берегитесь, — сказала я ему, — потому что мое освобождение будет для вас бесчестием».

«Объяснитесь, моя прелестная сибилла».

«Да потому что, как только я выйду отсюда, я расскажу все, я расскажу о насилии, которое Вы надо мной учинили, и о том, что Вы держали меня в плену. Я укажу на этот дворец, в котором творятся подлости; Вы слишком высоко поставлены, милорд, но трепещите, над Вами есть король, а над королем — Бог».

Как ни хорошо владел собой мой преследователь, но не мог сдержать движения гнева. Я не могла видеть выражения его лица, но почувствовала, как задрожала его рука, на которую была положена моя.

«В таком случае Вы не выйдете отсюда!» — грозил он.

«Отлично! — вскричала я. — В таком случае место моей пытки будет вместе с тем и моей могилой. Прекрасно! Я умру здесь, и тогда вы увидите, что призрак-изобличитель еще страшнее угрожающего живого человека».

«У Вас не будет никакого оружия».

«У меня есть одно, которое отчаяние оставило во власти каждого существа, имеющего достаточно мужества, чтобы прибегнуть к нему. Я уморю себя голодом».

«Не лучше ли мир, чем подобная война? — сказал негодяй. — Я немедленно возвращаю Вам свободу, объявляю Вас самой добродетелью и провозглашаю Лукрецией Англии».

«А я заявлю, что Вы были ее Секстом, я разоблачу Вас перед людьми, как я уже разоблачила вас перед Богом, и, если нужно будет засвидетельствовать это обвинение моей кровью, я сделаю это, как Лукреция».

«А! — произнес мой враг насмешливо. — Это дело другого рода. Честное слово, в конце концов, Вам здесь хорошо, Вы не чувствуете ни в чем недостатка, и если Вы уморите себя голодом, то будете сами виноваты».

С этими словами он удалился. Я слышала, как отворилась и затворилась за ним дверь, и я осталась подавленная, признаюсь в этом, не столько горем, сколько стыдом, что мне не удалось отомстить за себя.

Он сдержал слово. Прошел день, прошла ночь, и я его не видела. Но и я тоже держала свое слово и ничего не пила и не ела; я решила, как я заявила ему, уморить себя голодом.

Я провела целый день и ночь в молитве, потому что я надеялась, что Господь простит мне мое самоубийство.

На следующий день дверь отворилась; я лежала на полу, силы начали изменять мне.

При шуме его шагов, я приподнялась на руке.

«Ну как? — спросил голос, звучавший для меня слишком страшно, чтобы я могла не узнать его. — Смягчились ли мы немного и согласны ли купить свободу ценой одного только обещания: молчать? Послушайте, я добрый принц, — прибавил он, — и хотя я не люблю пуритан, но я им отдаю справедливость, равно как и пуританкам, когда они хорошенькие. Ну, поклянитесь же мне на распятии, я не требую от Вас большего».

«Поклясться Вам на распятии! — вскричала я, приподнимаясь (от этого ненавистного голоса ко мне вернулись все силы), — поклясться на распятии! Клянусь, что никакое обещание, никакая угроза, никакая пытка не заставят меня молчать. Поклясться на распятии! Клянусь, что я буду всюду указывать на Вас, как на убийцу, как на похитителя чести, как на подлеца. На распятии! Клянусь, если мне удастся когда-либо выйти отсюда, я буду молить весь род человеческий отомстить Вам!..»

«Берегитесь! — сказал он таким угрожающим тоном, которого я еще не слышала у него. — У меня есть еще одно средство, заставить Вас молчать или, по крайней мере, не допустить, чтобы поверили хотя бы одному Вашему слову, к которому я прибегну только в крайнем случае».

Я собрала последние силы и в ответ на его слова разразилась смехом.